«Я не буду глупцом, как мои родители». что рассказали вернувшиеся на родину дети террористов

Цитата в заголовке статьи – это слова обычного парня из Узбекистана, которого родители забрали с собой в «загадочную страну Шам» (Сирию), где им обещали рай на земле. Реальность оказалось другой – мальчик видел смерть, потерял отца, дядю, племянников, кругом были горы трупов, он был вынужден спасать свою раненую мать из-под огня. Он оглох на одно ухо от взрыва вакуумной бомбы, голодал и каждый день слышал свист пуль над своей головой. Из него пытались сделать воина-моджахеда. Но, как он говорит сейчас, ему повезло, и он вернулся, благодаря милосердному шагу властей Узбекистана. Даже он понял, каким чудовищным обманом и аферой оказалась та война, о которой его «учителя» говорили как о «священной войне за ислам и мусульман».

В период с 2019 по 2021 год Узбекистан провел пять специальных операций «Мехр» («Милосердие») по возвращению наших граждан из зон вооруженных конфликтов в Сирии, Ираке и Афганистане. В результате властям удалось вывезти около 500 женщин и детей. После сложного и длительного процесса по восстановлению документов, а также медицинской и психологической реабилитации, им удалось вернуться в наше общество.

При этом многие узбекистанцы до сих пор задаются вопросом о целесообразности такого жеста милосердия. «Их никто туда не отправлял», «Они опасны для общества», «Они помогали своим мужьям-боевикам» – комментарии подобного рода часто можно встретить в соцсетях.

Почему же Узбекистан решился на такой шаг? По словам доктора исторических наук, религиоведа Бахтиёра Бабаджанова, дело здесь не только в милосердии. Брошенные на чужбине эти женщины и дети представляли куда большую опасность. Эксперт рассказал корреспонденту Podrobno.uz подробности реализации этой уникальной акции, а также историю подростка, которого боевики научили великолепно разбираться в устройстве автомата и основах взрывного дела. Но сегодня это уже совсем другой человек – он любит футбол, читает книги и думает о лучшем будущем.

– Многие сторонятся вернувшихся на родину жен и детей боевиков, считая их опасными для общества. Обоснованы ли эти опасения? Есть ли вероятность того, что дети, которые росли в зонах боевых действий, пойдут по стопам своих родителей?

– Первые несколько месяцев мы действительно сталкивались с враждебным восприятием общества. Люди задавались вопросом: зачем нужно было вообще возвращать этих людей, ведь их туда никто не отправлял. Наши активисты и психологи провели серьезную работу в махаллях и школах, куда возвращались эти женщины и дети. Со временем нам удалось разъяснить населению, почему государство так поступило. В результате многие поняли и одобрили этот шаг.

Обратите внимание на название самой операции – «Мехр», что означает «милосердие». Ее инициатором выступил Президент, с именем которого связаны реформы, проходящие в стране. Для нашего народа понятие «мехр» – совершенно естественное чувство. Мы должны были проявить сострадание и милосердие к этим заблудшим людям – им там было не выжить. В лагерях, где они содержались, господствовали ужасные условия – антисанитария, болезни, голод и побои. Это был в полном смысле лагерь по типу тюремных учреждений. У тех, кто туда бежал, спасаясь от бомбардировок, отбирали гуманитарную помощь, выделяемую международными организациями. Оставлять детей в этом ужасе было нельзя, ведь они не виноваты в поступках и ошибках своих родителей.

До проведения операции по возвращению контингент репатриантов очень тщательно изучался, составлялись списки, восстанавливались их биографии. Это было связано с вопросами безопасности: мы должны были понимать, кого возвращаем.

При этом мы должны были иметь в виду и другие обстоятельства, связанные с безопасностью. Представьте себе, что эти мальчики, отлично владеющие узбекским, которые автомат разберут не хуже, чем наши военные. Мы понимали, что ими могли воспользоваться и отправить на родину с определенными целями. Я знаю точно, что некоторых там пытались вербовать разные темные личности. Увы, в современном мире способ внедрения так называемых «спящих агентов» еще существует.

Поэтому наряду с моральными мотивациями были и прагматические: вопрос безопасности стоял во главе этой повестки. Гораздо опаснее было оставлять их там, чем вернуть и здесь уже перевоспитать, очистить их отравленный мозг.

На сегодняшний день могу с уверенностью сказать, что реабилитация и социальная интеграция, как женщин, так и детей произошла. Какие-либо опасения безосновательны. Но за этим успехом была и есть серьезная работа наших психологов, активистов, религиозных деятелей и обычных граждан.

Дети, к слову, адаптировались быстрее. Так получилось, беседуя с одним из парней, которого там успели «переформатировать», я стал опекать его с разрешения преподавателей и психолога. Когда его вернули, ему было 14. Суровый взгляд и шрам на лице очень его взрослят. Смотря на него и слушая его рассказы, у меня иногда создавалось впечатление, что несмотря на мой возраст – 64 года, он гораздо взрослее меня. Мальчик хлебнул столько горя, сколько не довелось даже взрослым людям. Ему пришлось видеть горы трупов, он был вынужден тащить на себе погибшего на войне отца, раненую мать, будучи обессиленным от голода.

В первое время он вел себя достаточно агрессивно. В детдоме он заставлял вставать на намаз своих сверстников. Дети начали его бояться. Психолог, который с ним работал, посоветовал направить его энергию в спорт, что должно было также помочь ему быстрее социализироваться.

Сейчас он учится в Школе олимпийского резерва, блестяще играет в футбол. Он вошел в футбольную команду, сдружился с ребятами. Быстро преуспел в школьной программе. Я приучил его читать книги. Мне было очень приятно слышать, как он с хохотом пересказывал произведение «Шум бола» («Озорник») Гафура Гулама.

Недавно он начал заниматься боксом. Расчет его психолога оказался верным – командная игра и общий интерес в группе быстро его социализировали и дали хороший социальный опыт. Однажды он мне сказал: «Я научился понимать, что люди разные, что надо уважать их». Такое признание дорого стоит.

Мы с ним гуляем, беседуем о разных вещах. Пришлось приложить немало усилий, чтобы вытащить из него штампы, которые ему внушили. Теперь он уже совсем другой: восхищается стройками города, мирной жизнью, читает книжки, занимается спортом, любит цветную одежду и всегда радуется обновкам, старается понравиться девочкам. Типичный мальчик для своего возраста. Он продолжает придерживаться своих религиозных взглядов, но уже не навязывает их никому. От былой агрессии не осталось и следа.

Мы периодически ездим в дом инвалидов к его матери: ей на войне перебило позвоночник, у нее паралич и нарушение речи. Он всегда уходит оттуда со скверным настроением, но, по совету психолога, я специально его туда вожу: пусть видит, чем заканчиваются необдуманные решения. Как-то после очередной встречи он сказал: «Ҳеч қачон аям ва дадамга ўхшаган жинни булмайман» (Я не буду глупцом, как мои родители). Грубо, но зато очень искренне.

У парня лидерские качества, он крепко сложенный и с сильным духом, хорошо знает арабский, великолепно разбирается в устройстве автомата и основах взрывного дела. Теперь представьте, что было бы, если бы мы его не вывезли? Между прочим, напомню, что многих оставшихся в живых боевиков перевезли в Афганистан, где базируется ИГИЛовское подразделение «Вилоятэ Хуросан». Ведь он вполне мог оказаться среди них. Или, хуже того, оказался бы у нас в стране.

Наверное, из него бы вышел отличный боец, который воевал непонятно бы за что и за кого. Он погиб бы там, такие долго не живут. Мальчик и сам это прекрасно понимает. Однажды он сказал: «Если бы меня не забрали обратно на Родину, я бы все равно вернулся, но неизвестно, что бы здесь натворил». Согласитесь, это признание и это понимание тоже дорогого стоят.

– Расскажите, как проходила работа по возвращению и реабилитации этих людей?

– Работа по возвращению женщин и детей была многоэтапной. Всему этому предшествовала череда долгих предварительных исследований и переговоров. Нужно было покупать воздушные коридоры, а это переговоры с несколькими странами, организовать чартерные рейсы. Наши экипажи выполнили поистине героическую работу, ведь очень сложно было приземляться в аэропортах, которые всю войну не обслуживались.

Я помню, когда первая группа женщин была готова к возвращению на родину, одна из репатрианток говорила своим спутницам: «Пусть я умру, пусть меня посадят, но я хочу вернуться в Узбекистан». Они истосковались по родине, настрадались, видя кровь и смерть. У них на глазах умирали сотни разных людей, в том числе их мужья и дети. Одна женщина рассказала, как у нее на руках размозжило упавшей плитой голову ее пятилетнего ребенка. У 90% женщин на теле ожоги от фосфорных бомб, серьезные раны, у одной из них вытащили из спины 32 осколка. Некоторые и вовсе вернулись инвалидами.

Этот контраст между той эйфорией, с которой они уезжали, и реальностью, очень серьезно на них повлиял. Им внушили, что там их ждут райские кущи, но на деле их просто использовали. К сожалению, они поняли это только там. Но оттуда обратной дороги не бывает. Этим и ценно мудрое и милосердное решение властей – вернуть их обратно на родину.

– Как проводилась социализация репатрианток?

– По прибытии в Узбекистан их разместили в специальном лагере под Чирчиком. Им восстановили документы, оказали медицинскую и психологическую помощь. Труднее всего пришлось детям. В первые дни они, услышав звуки самолета, прятались кто куда – под деревьями, в арыках. На это страшно и больно было смотреть. К работе с ними привлекли группу психологической реабилитации при Министерстве народного образования, добровольно вызвались помочь и специалисты из разных частных клиник.

Конечно, поначалу репатрианты с недоверием относились к ним, нехотя отвечали на «странные» вопросы. Но, в конечном итоге, специалисты смогли им помочь – убрать страхи, реабилитировать в самом полном смысле этого слова. Наши психологи – просто молодцы! Их часто ругают, говоря, что психология и психотерапия у нас в стране еще не вполне сложились. Но в этом случае они проявили себя самым великолепным образом.

Сложную работу провели юристы. Должен отметить, что у Узбекистана уже был опыт репатриации. В 2002 году государству удалось вернуть из Афганистана тех, кто состоял в печально известной террористической организации – Исламское движение Узбекистана (ИДУ/ИДТ). И тогда, и сейчас несмотря на то, что целью было простить этих людей, наши правоведы заняли принципиальную позицию. Юристы заявили, что все взрослые женщины нарушили ряд законов и должны быть проведены соответствующие процедуры дознания, определена мера ответственности.

В результате были проведены самые настоящие суды с прокурором и защитниками. Всем им были вынесены приговоры по ряду статей – нелегальное пересечение границы, порча документов, а некоторым – участие в террористических группировках и бандформированиях и другие.

Конечно, приговор оказался милосердным после того, как они, согласно принятой процедуре, написали письма с покаяниями и просьбами о помиловании на имя президента. В итоге реальное наказание было заменено на условные сроки. Но законодательные процедуры, связанные с отбыванием условного срока, никто не отменял. Поэтому за отдельными лицами ведется ненавязчивое наблюдение по принципу «Ҳол- аҳвол сўраш» (осведомление о делах).

– Существуют ли какие-нибудь проблемы с реабилитацией?

– Да они есть. Главная проблема заключается в том, что реабилитация в стране не происходит централизовано. Эту процедуру передали под ответственность хокимиятов, а у них своей работы более чем достаточно. Представители хокимиятов навещают репатриантов по мере возможности, дарят детям велосипеды или другую мелочь. Но этим существующие проблемы не решить.

Дать квартиру, обеспечить работой – непростая задача, особенно для бюджета хокимиятов. Ресурсы страны не безграничны. Разумеется, где-то подключаются наши бизнесмены. В Андижане, к примеру, одной женщине бизнесмены построили дом, поскольку она осталась на улице. Кому-то дали квартиру. Но некоторые из них до сих пор живут в тяжелых условиях. Поэтому выстраивание процесса социальной реабилитации еще не закончено, он нуждается в выведении на республиканский уровень.

Я считаю, что нужно централизовать эту работу и передать, скажем, Кабмину. Мне сказали, что у нас есть Центр реабилитации, но о его деятельности никто и ничего не знает. Нужно оживить его. Раз мы взяли на себя эти обязательства, наверное, стоит выполнить их до конца. Тем более что речь идет о выполнении прямого поручения президента страны.

– Каков социологический портрет женщины из Узбекистана, которая отправляется в зону боевых действий?

– Сначала немного статистики. Среди возвращенных на Родину – 194 женщины в возрасте от 18 до 62 лет. В своем большинстве это жительницы Ферганской долины. Общий знаменатель их печальных историй и обмана вербовщиками – невежество. Мы изучали их школьные аттестаты (по ним идентифицировали их личность и восстанавливали документы – прим. редакции), большинство из них – троечницы. Вы хорошо знаете и понимаете, кому и почему ставят тройки в школах.

Хорошее образование формирует в детях способность рационально оценить происходящее вокруг, позволяет не попадаться «на крючок», когда такой же полуграмотный вербовщик обещает «рай на земле», предлагая отправиться в неизвестность.

Не случайно одна из женщин-репатрианток сказала мне: «Если бы я тогда хотя бы немножко понимала, всех этих несчастий со мной не произошло. Мне, глупой, надо было учиться, слушать преподавателей и не лениться…»

Кроме того, нередко проблема в полной социализации скрыта в самих женщинах. Например, отсутствие у женщин образования и профессии приводят их к зависимому положению. Наша устоявшаяся традиция экономического и семейного иждивенчества женщин (полный статус домохозяйки, которая на иждивении мужа – прим. редакции) серьезно осложняет их реинтеграцию.

Некоторые из них вообще потеряли всякую социальную и экономическую активность. Теперь, оставшись без мужей, они оказались один на один со своими проблемами. Ведь государство не может и не должно их брать на полный пансион. Им надо работать, зарабатывать, кормить и воспитывать детей. Это сложно, но хокимияты и спонсоры покупают им швейные машины, обучают профессиям. К этому подключились негосударственные некоммерческие организации. Кто-то приспосабливается, а кто-то не хочет.

Такие женщины по инерции надеются повторно выйти замуж и вновь оказаться в привычном статусе иждивенок. Некоторые репатриантки часто просят нас: «Эр топиб беринг» (найдите мне мужа). Они его рассматривают как «боқувчи» – кормильца. Да, можно сослаться на то, что в исламе есть такое правило: женщина, которая вышла замуж, находится под полным патронажем своего мужа. Это и порождает в женщине то самое иждивенчество. Таким образом, консервативное восприятие ислама и соответствующее воспитание, отсутствие образования и профессии серьезно тормозят это дело.

Повторяю, в рамках программы реинтеграции всех женщин-возвращенцев обучали профессиям, им дали работу, предоставили швейные машины и столы для раскройки, мини-пекарни и другое оборудование для домашнего бизнеса. Я знаю женщину, которая смогла преодолеть свое иждивенчество. За год она прошла весь цикл обучения швейному делу, сегодня успешно работает и получает около 12 миллионов. Она ушла со съемной квартиры, снимает комфортный дворик, одна воспитывает двоих детей.

Однако примерно до 30% из всех вернувшихся женщин не соглашаются работать за 3-4 миллиона, которые платят на первых этапах работы, некоторые из них продали свое оборудование, которое им предоставили бесплатно.

Приведу пример: одной из женщин сейчас 60 лет, когда она уехала, ей было 54. В свое время она закончила всего восемь классов, затем ее отдали замуж. Она не знала ничего, кроме иждивенчества. Сейчас она настойчиво просит, чтобы государство оплатило ей лечение зубов, чтобы ей оформили повышенную пенсию. Социальные службы, разумеется, возражают: как ей оформить большую пенсию, если она не проработала ни дня в своей жизни? При этом ей оформили инвалидность, хотя она получила ее не по вине государства.

– Как вы думаете, мы можем использовать негативный опыт репатрианток в публичной контрпропаганде?

– Конечно. Мы должны его использовать. Особенно в борьбе с радикализацией. Некоторые просто хотят забыть об этой теме. Я считаю это ошибкой. Посмотрите на сегодняшние соцсети. В поисках новых жертв вербовщики не перестают рассылать ролики, снятые в стиле голливудских фильмов, в которых какой-нибудь брутальный моджахед, весь из себя герой, рассказывает про свою борьбу за ислам. Так называемая героизация джихада еще работает и действует на неопытных девочек и парней.

На репатриацию этих женщин было затрачено немало средств, и они могут и должны принести пользу обществу. Многие из них готовы это делать. Их искренние истории о том, какие ужасы они увидели там, как их мечты о «счастливом халифате» пошли прахом, могут сослужить хорошую службу.

Такие позитивные примеры уже есть. Присутствующей на одном из традиционных мероприятий (гяп) репатриантке удалось отговорить от рокового поступка молоденькую, ничего не понимающую девочку, которая, насмотревшись в сети различных роликов, собиралась уехать в Сирию.

Я помню слова другой женщины, которая, узнав, что на границе задержали несколько девушек, собиравшихся в зоны боевых действий в качестве жен моджахедов, гневно воскликнула: «Приведите их ко мне, пусть они у меня спросят, сколько я мужчин видела. Все погибли! Иногда это был муж на одну ночь. Сколько крови я видела, растерзанных тел моих знакомых! Пусть эти глупые девочки не думают, что там их будут на руках носить. Пусть знают, что мы пережили!»

– Расскажите, как происходит вербовка наших граждан?

– Примерно 80% из тех, с кем мы работаем, попали в зоны боевых действий из России, куда они уехали на заработки. В 2011-2012 годах там очень активно вербовали в ряды международных террористических организаций. Выбирали, как правило, людей отчужденных – нелегальных мигрантов, тех, кто слишком предавался религии.

Механизм вербовки был абсолютно примитивный – многих просто подставляли. Например, им давали определенную сумму фальшивых денег, люди пытались расплатиться ими за товары, послать домой. Тут «внезапно» появлялся некий «офицер», то есть человек переодетый в форму сотрудника правоохранительных органов, который пугал тюремным сроком и предлагал альтернативу – либо сесть в тюрьму, либо уехать в зоны боевых действий. Такой спектакль помог завербовать очень много людей. Добровольцев было не так много, как мы ожидали – их не более 20%.

В 2017 году мы изучали жизнь трудовых мигрантов в России с акцентом на то, как они попадают в зоны вооруженных конфликтов и пришли к очень интересному выводу. Раньше мы часто спрашивали: «Почему они уехали туда?» Я же после изучения стал задаваться вопросом: «А что их удерживает от такого поступка?» Ведь из нескольких тысяч трудовых мигрантов «на крючок» вербовщиков попадаются только 1-2 человека.

На самом деле сдерживающих факторов очень много. Главный фактор – это рациональность мышления, которую дает светское образование, а также семья и окружающие. Не менее важны социальные связи, которые тоже служат способом удержания от вербовки.

Например, у узбеков испокон веков существует институт махалли. Я говорю не про министерство махалли с его территориальными отделениями, а про традиционную живую махаллю с ее социальными коммуникациями, встречами и собраниями для общений (гяпами). Все это, как говорят ученые, формирует социальные связи со своей внутренней этикой, если угодно, даже этической ответственностью. Во главе этих общин всегда стояли реальные авторитеты – аксакалы или хожи-она, к которым идут за советом, вокруг которых формируются эти невидимые социальные связи.

Так вот, махалля, как социальная структура, буквально переехала в Россию вместе с трудовыми мигрантами. То есть роль аксакала обычно выполняет бригадир: он держит своих людей очень близко к себе и даже следит за содержанием их телефонов, заставляя удалять сомнительный контент. Он очень авторитетное лицо, которое обеспечивает своим рабочим легальный статус, говорит с разными ответственными лицами. Поэтому ребята прощают ему эту условную жесткость и вездесущий контроль, они понимают, что это во благо их самих. Бригадиры спасают их от необдуманных поступков.

Нелегалы же практически ничем не защищены: они не обременены никакими социальными связями и, следовательно, ответственностью перед каким-то маленьким коллективом.

– Какие проблемы нам нужно решить, чтобы обезопасить женщин или молодых людей от попадания в сети вербовщиков?

– Проблемы системные, сложные, а потому требуют комплексного решения. Например, часто говорят, что надо повысить религиозность нашей молодежи. Мой опыт исследования подсказывает, что религиозность, привнесенная в неокрепший детский мозг, как раз становится одной из причин открытости экстремистским идеологиям. Я не пытаюсь выразить свое неуважение к исламу, но любая религия предполагает иррациональность. Это вера, это догма, со всеми вытекающими из этого последствиями для восприятия простых верующих.

Поэтому я считаю, что для начала необходимо взращивать в молодых людях рациональность, чтобы потом каждый делал свой осознанный выбор. Важно приходить в веру осознанно и со способностью рационально оценить явления этого сложного мира, без наивности и слепой веры. Поэтому нам нужно начинать с самого элементарного: поднять уровень светского образования.

Нужно воспитывать детей в духе терпимости, объясняя, что «все мы разные, и этим мы и хороши». Нужно обучать их правовой культуре. Также у нас большие проблемы с духовно-просветительской работой. К сожалению, сейчас наше идеологическое пространство пусто и его занимают исламские пропагандисты очень консервативного мышления, плохо разбирающиеся в проблемах мира, не способные ответить – почему же современные мусульмане не могут догнать технологически другие страны, почему мы все время становимся «пешками» в глобальных играх крупных держав. По сути они противники модернизации мусульман.

Наши махалли слишком «заорганизовались», а они должны оставаться живыми организмами без министерств и инструкций. Многие люди своего председателя даже не знают в лицо. Они заняты имитацией бурной деятельности, выдачами справок, нереальными отчетами – чем угодно. Конечно, некоторым чиновникам удобно, когда все вот так встроено в «государственный организм», есть с кого спросить, кому вынести выговор. Но, на мой взгляд, мы сделали в этом плане очень много ошибок, упустив контроль, потеряв живую связь с людьми.

Разумеется, нужно также отстаивать ясную и четкую позицию государства в вопросе религии. Здесь должен доминировать закон! Мы все видели и слышали весьма ясное, хотя немного эмоциональное выступление министра юстиции Русланбека Давлетова. Но я считаю, что этим не стоит ограничиваться. Например, некоторые ответственные лица и имамы должны открыто заявить, что у нас светское демократическое государство, у которого есть свои законы, которые не ущемляют религии.

Более того, именно светский образ правления дает возможность регулировать права религиозных общин, в том числе таких, которые относятся к религиозным меньшинствам. По сути, надо понимать, что демократическое государство – защитник религиозных прав всех! Важно не превращать это в «религиозную анархию».

Мы должны неустанно объяснять на всех публичных площадках и в СМИ, что в нашем государстве никто не препятствует тому, чтобы люди придерживались тех или иных религиозных взглядов. Но, одновременно, надо смело говорить, что агрессивное навязывание своих религиозных убеждений – это нарушение закона, которое предполагает ответственность. Я понимаю чувства верующих, перед ними стоит задача «нести свет Истины ближнему», например, чтобы все попали в рай. Это естественное стремление в каждой религии. Но вопрос в том, чтобы понимать, где красные линии, то есть учитывать существующие законодательные нормы, не допускать политизации религии.

Мы допустили ошибку в плане изучения религии и пропаганде ее ценностей. Вместо исламской культуры, о возрождении которой не раз говорил Президент, мы почему-то восстанавливаем учения исламских правоведов – исламскую догму (фикх, калам) и воспринимаем это как «наследие». Под маркой наследия изданы тысячи книг средневековых авторов, в основном специалистов по исламскому праву и ритуалам. Но это же догма! С точки зрения современного права даже в исламских странах в большинстве случаев – это отжившие себя нормы!

Я не могу согласиться, что это то наследие, которое мы должны возрождать для нашей повседневной социальной этики, то есть социального и правового поведения. Но на деле мы, по сути, реанимируем средневековую исламскую догму. Она появилась совсем в других условиях и непригодно сегодня. Это может и должно стать лишь предметом академических исследований и внутренних споров среди мусульманских богословов, нормой поведения верующих, но не предметом современного права или частью идеологии светского государства.

Мы говорим о возрождении исламского наследия, культуры или цивилизации, но почему-то забываем о естественных исламских науках – математике и астрономии, о философии, искусстве, архитектурном наследии с его узорами и надписями, о каллиграфии, миниатюре, музыке. Именно это все стало частью огромной копилки мировой цивилизации. Но, простите, не наша догма.

Кроме того, в исламе уничтожается традиционная элитарность знаний, в том числе и в сфере религиозных наук. Религия всегда была предметом обсуждения исключительно религиозной элиты. Эти дискуссии никогда не выносились на суд простых и неграмотных людей. Сегодня же армия имамов вещает в медиапространстве на широкую неподготовленную публику, каждому доступны переводы священной книги Коран и хадисов. Мы столкнулись с опасным, на мой взгляд, явлением – малограмотная толпа стала «сама себе имамами и богословами», имея на руках переводы Корана и хадисов.

Мне довелось изучать литературу, которую читали люди, завербованные в террористические организации. Я в первую очередь изучал изъятые официально изданные переводы смысла Корана, чтобы понять, как эти несчастные и обманутые молодые люди воспринимают и как читают священную книгу. Так вот, на одном из таких экземпляров обнаружил комментарии на полях с массой ошибок на некоторые аяты (стихи) Корана.

Например: «Кофирларни ўлдириш фарз экан» (убивать неверных оказывается предписание). Или: «Ана, исломда жихот бор-ку!» (Вот, есть же в исламе джихад!). Таким «читателям» уже не нужен имам или шейх, которые могут толковать Священное писание. У них есть Коран, книги с переводами хадисов Пророка, которые они воспринимают как обычные «книжки для моджахеда».

С того момента, когда Священная книга и многие другие сочинения были буквально отданы на попрание неподготовленным, а если точнее – религиозно неграмотным людям, был отмечен рост такого рода явлений как религиозный экстремизм, религиозно мотивированный терроризм. Коран, хадисы и другие специальные книги должны оставаться предметом изучения и толкования только в кругах подготовленных людей, которые признаны как исламские ученые (олим, уламо). Переводить и отдавать их людям, далеким от религиозных знаний – это большая ошибка!

Кроме того, в стране катастрофически не хватает профессиональных специалистов-исламоведов, которые могут работать в рамках современных академических норм, выносить экспертные предложения в соответствующих учреждениях, помогать строить стратегию религиозной политики. Нам очень нужны хорошие исламоведы – беспристрастные, нейтрально относящиеся ко всем религиям.

У нас их не готовят. Исламская академия выпускает тысячи студентов и сотни кандидатов наук. Но, по сути, все они теологи. Будучи апологетом одной религии, очень трудно быть нейтральным и объективным к представителям других религий, быть сторонником демократического устройства государства. Это приводит к тому, что такой человек именно с точки зрения своей религии будет выносить предложения и решения, оценивать поведение других людей, а также законов демократического государства.

Хочу также напомнить, что в Сирии с ИГИЛом практически покончено, но все оставшиеся в живых боевики перебрались к нам под бок, в Афганистан. Каждый из этих ребят двух десятков стоит – они видели войну, они привычны к свисту пуль, они идейно мотивированы. Это тоже один из вызовов для нашей безопасности.

Мы живем в очень сложном мире, за каждой войной много действующих лиц, интересов стран. Поэтому не стоит отводить вопросы безопасности на второй план, они должны решаться здесь и сейчас. Если пять лет назад я еще мог примерно сказать, что нас ждет, то сейчас – затрудняюсь. Проблем очень много – глобального, регионального и прочего характера. Они все стекаются в одну реку. Мы должны понимать, что если будем допускать ошибки сегодня, то пожинать их плоды придется нашим детям.